Остарбайтеры («восточные рабочие», ещё их называют остовцами или попросту остами) — это представители гражданского населения оккупированных германской армией областей СССР, занятые на работах в пределах Третьего Рейха. В категорию остов не попадали жители земель, захваченных СССР между 1939 и 1941 годами (Прибалтика, Западная Украина, Западная Белоруссия, Молдавия и Северная Буковина). Права и даже доступный «продуктовый набор» этой группы людей были строго определены, их положение в социальной лестнице нацистского режима было существенно ниже всех других иностранных рабочих и самих немцев.
Точных цифр нет до сих пор. По документам Нюрнбергских процессов с территории СССР за годы войны было вывезено 4 млн 979 тыс. человек гражданского населения. Оценки числа советских военнопленных, оказавшихся в немецких лагерях на принудительных работах, колеблются от 2 млн до 3,1 млн. Существуют и одномоментные оценки пребывания советских граждан в Германии. Так, в сентябре 1944 из почти 6 млн иностранцев, обслуживавших экономику Германии, 2,4 млн были выходцами из СССР.
Пребывание в плену или в Германии в послевоенный период рассматривалось государством как своего рода предательство. Соответствующая пометка в автобиографических анкетах в лучшем случае закрывала доступ к секретной информации, в худшем — лишала возможности получить образование и устроиться на хорошую работу. Многие бывшие осты рассказывают об оскорблениях в их адрес со стороны односельчан после возвращения домой. Всё это способствовало тому, что до 7 млн советских граждан (то есть до 4% населения!) стали маргинальной группой, вынужденной скрывать своё прошлое. Не следует забывать и о тех, кто сразу по возвращении в СССР был отправлен в лагеря.
Призывы отправиться на работу в Германию стали появляться в оккупированных районах сразу по приходу немецкой армии. Неэффективность подобной пропаганды привела к тому, что с весны 1942 года началcя принудительный угон на работы. Помимо ареста, оккупационные власти зачастую шатажировали людей, угрожая забрать родственников в случае неявки на сборные пункты.
Место проживания напрямую зависело от первоначального распределения на работы. Наиболее распространёнными вариантами были фермы (хозяевам запрещалось жить с остами под одной крышей, так что многие жили в подсобных помещениях) и рабочие лагеря при заводах. Рабочие лагеря строились из однотипных щитовых бараков на несколько десятков человек или под них выделялись подсобные помещения предприятия. Намного хуже были условия жизни в штрафных и концентрационных лагерях.
Сеть лагерей различных типов и подчинения была поистине колоссальной, общее их число оценивается от 30 до 43 тысяч. Самыми распространёнными были рабочие лагеря. Условия жизни в них могли отличаться радикально — очень многое зависело от владельцев предприятия. Другой группой лагерей были различные типы лагерей для военнопленных. Режим в них был заметно жестче, а питание — хуже. Большинство военнопленных и остов прошли через промежуточные пересыльные и распределительные лагеря, где люди жили в среднем не более пары месяцев. Беглецы или нарушители дисциплины могли оказаться в штрафных лагерях. Дном лагерной иерархии были концлагеря и штрафные лагеря.
Ответ на этот вопрос сугубо индивидуален. Людям, работавшим в сельском хозяйстве и не склонным к конфликтам с хозяевами, в целом могли быть гарантированы еда, кров и небольшая зарплата. Несколько тяжелее было положение работников промышленности. Однако в любой ситуации существовала крайне высокая вероятность оказаться в штрафных и концентрационных лагерях, пережить которые удалось немногим. Военнопленные изначально оказывались в худших, чем осты, условиях — им не платили зарплату, а путь из лагеря военнопленных в концлагеря был намного короче. С другой стороны высшим чинам немцы нередко предлагали сотрудничество и (в надежде на него) могли облегчить условия содержания.
После хаоса конца войны и начала «мира» довольно быстро была налажена система передачи советских граждан со всей Германии в зону оккупации СССР. Традиционный путь репатрианта лежал через фильтрационные лагеря НКВД (МГБ), где вместо всех немецких документов ему выдавалась справка о пребывании в Германии. После них можно было либо оказаться на принудительных работах при армии (зарплата выплачивалась на книжку, но не выдавалась), либо быть мобилизованным для продолжения военных действий и агентурной работы, либо оказаться в лагерях ГУЛАГа, либо — спокойно вернуться домой и встать на учёт в местном райкоме.
Неизвестно. Традиционная формула исследовательской литературы — «многие». Как свидетельствуют наши интервью, почти каждый из респондентов либо оказался на работах, либо близко знал кого-то, кого оставляли работать при части или отправляли на восстановление разрушенных заводов, войну с Японией или вовсе в лагеря.
Из-за того, что СССР отказался от репарационных претензий к ГДР в 1954 году, советские граждане фактически не смогли получить компенсаций за бесплатный труд и моральный ущерб в годы войны. Ситуация начала меняться в начале 1990-х, однако и тогда процесс распределения государственных компенсаций был непрозрачен, а суммы — невелики. Вторая волна компенсаций связана с деятельностью фонда «Память. Ответственность. Будущее» и австрийского «Примирение, мир и сотрудничество». В 1993-2005 компенсации были выданы всем, располагавшим соответствующими документами.
Ольга Васильевна Головина
Военнопленная, узница концлагерей
О переезде в Равенсбрюк
Была паника ужасная, но вот мы со Штефицей оказались очень мужественными. И мы всё время говорили, вернее, я говорила: «Не волнуйтесь, это же советские войска, наши бомбы, русские. Они знают, что мы едем в этих вагонах. Нас не будут убивать, мы не попадём под бомбёжку». Что оказалось, так и было, что нас ничего. Только единственное, что вот вагон на рельсах подпрыгивал. Вот. Кончилась эта бомбёжка, и состав тронулся.
Подробнее
Лев Глебович Мищенко
Военнопленный, узник ГУЛАГа
О встрече американцев после побега из концлагеря
Пошли в сторону канонады, которая была слышна. И попали к американцам, наткнулись на американскую часть. Это было какое-то танковое подразделение. Мы увидели впереди в лесу яркий свет; он оказался прожектором на танке. Когда мы подошли, нас осветили. Человек с танка закричал подходившему к нам солдату, чтобы он отобрал у нас оружие. А я понимал по-английски и ответил ему по-английски, что: «Ви хэв ноу вэпэн!» («У нас нет оружия»). – «Кто вы такие?» Ну, я ему тоже сказал по-английски, что мы русские офицеры, убежали из концлагеря.
Подробнее
Ольга Васильевна Головина
Военнопленная, узница концлагерей.
О комиссии по раскулачиванию
Папу пригласили в комиссию по раскулачиванию. Я считаю, что кулаков в селе вообще как таковых и не было. Село никогда не было под помещиком, это была государственная земля. И кто хотел работать, кто хотел жить, те жили нормально. Вот, например, в маминой семье и в папиной семье, это я знаю точно. Если, допустим, там кто-то заболевал или что-то там было такое, что из семьи кто-то не мог, – да, дед мамин мог позволить себе нанять одного работника. Нанять на сезон. Они не были кулаками. И папа это хорошо знал. И папа сказал, что нет, здесь нет кулаков. Но то же самое. Дали ему под одно место коленом, и все.
Подробнее
Лев Глебович Мищенко
Военнопленный, узник ГУЛАГа
О чешском сопротивлении
Я говорю: «Вы спортсмен?» – «Нет. Я – танцор». Он оказался солистом балета Пражского национального театра. Солистом балета. Русским по происхождению. Он участвовал в чешском сопротивлении, распространял нелегальную коммунистическую газету «Руде право». И был арестован вместе с остальными членами этой группы. Все остальные из этой группы (кажется, шесть или семь человек) были казнены. Но на него никто из этих людей не донес. На него не было прямых улик. Поэтому он был единственный из этой группы, которого сначала отправили в лагерь Терезин, в лагерь военнопленных. А потом его переправили в Бухенвальд, где мы с ним и встретились.
Подробнее
Николай Иванович Зубков
Остарбайтер, узник Маутхаузена
О хлебе и приме
Базары были прямо на аппельплацу. Взрослые там торговали, и нас иногда туда выпускали, я уже позабыл. Мы продавали баланду или что-то что у нас оставалось, курить же хочется. Мы за полсигареты или за окурок меняли. Кто был слабый, тому хотелось курить, а через несколько дней он уже отправлялся в крематорий. Лагерное начальство сосало эту приму, а мы её во дворе поднимали и вместе с окурками мешали, чтобы побыстрее побалдеть. И хлеб тоже меняли на сигареты; кто менял,тот в крематории погибал. Было страшно втянуться в обмен. Если я свой кусок хлеба отдам, значит скоро помру.
Подробнее
